* * *
— Подъем! Меня сегодня освободили от четырех палат. Я вся ваша.
Настрой у Ланье хороший, как я вижу. Что насчет меня то это все можно описать словами, каких не пишут даже на заборе!
— Расскажите мне, что у вас было до смерти родителей, — эти слова, как ножом по стеклу, не утратили свою трезвость,- что вы помните?
— Ну, с чего же начать, даже не знаю… Ну, мы жили, как обычная среднестатистическая семья. У нас было две машины, папина и мамина. Родители часто ездили в командировки, поэтому машины у нас были в основном джипы. Автомобиль папы был оснащен мини-лабораторией, в основном на ней они и ездили… В это время мы всегда жили у бабушки. Бабушка Аделаида была старенькой, а квартира, как и она, почти пустая, входная дверь плохо закрывалась, поэтому все ценные вещи стащили. Бабуля на пенсии и в инвалидном кресле. Нам просто нужно было регулярно навещать ее и покупать ей все необходимое. С моей сестрой, Магдой, у бабушки Аделаиды мы почти жили, так часто родители уезжали.
А ведь не всегда было так! Когда Магды еще не было, да и я под стол пешком ходила, мама не работала, а отец учился на последнем курсе. Тогда я часто проводила время с мамочкой, мы готовили папе всякие вкусности, она читала мне вслух, а когда папа приходил вечером уставший, мама уходила на кухню мыть посуду, тогда было еще веселее! Папа много шутил и учил меня танцевать кадриль! Я видела, что его глаза закрывались, и он почти падал после первой пары, но я так хотела быть с папой! Спали мы на раскладном диване. Я спала всегда между родителями, особенно зимой, когда холодно. По праздникам мы гуляли, а мне покупали мороженое, много мороженого. После чего у меня появилась аллергия, а мама была молодой и не проследила вследствие чего, все усугубилось. Меня положили в больницу! Мама легла со мной, мне было всего пять лет. Кололи меня до изнеможения, из-за этого кожа у меня обрела цвет слоновой кости и такая до сих пор. Из больницы меня выписали, и веселая жизнь кончилась. Папа закончил учебу и его сразу забрали работать из-за его талантов.
В школе я всегда была нейтральной стороной. Никогда не интересовалась делами класса, школы. Оценки у меня были средние, по всем предметам.
Однажды, это было в пятом классе, мне было двенадцать, я видела, как избивают моего одноклассника какие-то взрослые ребята. Выйти из укрытия я не решалась, боялась, что и меня побьют. Мама меня всегда учила, что только я сама и мои родные нуждаются в моей жизни, остальные вскоре забывают, предают.
Этого мальчика потом увезли в больницу, с переломом черепной коробки. Я тихо, про себя, жалела его и корила себя за трусость, но такой была я. После этого случая в школе я только училась и ни с кем не разговаривала. Меня считали немой. Я думала, что так даже лучше. За те времена я понемногу набиралась знаний и опыта, я много читала. И моя внешняя скорлупа была неподвластна легкомысленным юношеским умам. Все боялись обложатся, разговаривая со мной, я, не побоюсь сказать, была слишком умна и развита для них.
Мне было тогда четырнадцать, и вот появилась Магда. Мне было на нее все равно, для меня Магда была как растение в горшке. Родители меня не понимали, они говорили, как я буду ее любить, воспитывать, а Магда в свою очередь брать с меня пример. Я считала себя индивидом, я была неповторима, так я считала. Не хотела, чтобы на свете существовала еще одна маленькая Я. Что сказать, я была подростком. Я закончила школу, Магде было три года. Тогда она впервые заговорила, а ходила подавно! Было утро, я сидела на кухне за барной стойкой и читала каталог колледжей для поступления, который папа купил в киоске напротив. В нашей квартире были большие окна на кухне, и тюль гладила меня по спине. А на улице, как я помню, пахло кофе и сигаретным дымом, мы тогда сняли квартиру во Франции на год. Хотели отдохнуть от Хелма, моего родного польского городка. Хелм находится далеко от моря, а мы хотели как-будто мы дома.
Наша съемная квартирка в портовом городе Ла-Рошель открывал вид залива Антьош. Утром сидишь на балконе, пьешь кофе из пекарни на первом этаже и слышно, как в порт заходят корабли. Все по традиции, романтика, круасаны и кофе, утренний морской ветерок и тут на балконе появляется существо, которое принесло вместе с собой шум, разрушение и конец идиллии и одиночеству. Магда спрашивала меня, услышала от папы и повторяла каждое утро, куда я собираюсь поступать, таким тоном с каким это говорил отец, нарочито. Я тогда смягчилась к ней, стала взрослее, почувствовала ответственность. Говорила, что еще не знаю, и просила ее удалиться. Помню, Магда равнодушно хмыкнув, убегала докладывать все маме. Мама также была молода, но менее легкомысленна, все же не совалась в дела, которые не понимала. Окончив институт, где учился папа, она стала считать себя умной, ученым. Помогала отцу и раскладывала все по пробиркам. На весь день родители уезжали за город, а вечером они в основном ели в придорожном кафе и ходили по магазинам, но бывало это только если на своей тарахтелке они доезжали до Шоле, что случалось редко. Магде они привозили игрушки, в основном фарфоровые куклы в платьях старой моды. А мне одежду.
Я тогда решила выбрать для себя самое распространенное образование, экономиста. Родители одобрили. По приезду в Хелм я без проблем сдала экзамен на поступление. Для удобства я переехала к бабушке Аделаиде.
Она, помню, была в восторге! Через год бабуля умерла. Первый курс позади, и я на пути к взрослой жизни. Квартиру обставила мебелью из Икеи. Вот и второй курс пролетел быстро остался еще один и тут эта злосчастная поездка в Россию!
Поехали провожать. Магда должна была жить у меня. Родительская поездка планировалась всего на три дня. К этому времени я совсем полюбила мою маленькую сестренку.
Все три дня мы жили спокойно, нам ничего не говорили, но потом мы с Магдой сразу отправились в Россию. Узнали, что родители погибли, похоронили и стали жить дальше, уже по-другому, но все-таки, решили жить в квартире бабушки Аделаиды, мы там не прописаны, не найдут. Вещи перенесли туда и стали сдавать комнату бабули, жить то на что-то надо! Съемщик оказался пьяницей и по-тихому продавал все вещи из комнаты, но платил всегда! Парень он был веселый, говорил, что его жена из дому выгнала. Каждый вечер сдавал деньги и играл нам на гитаре. Может, поэтому мы его и не выгоняли, свыклись, хоть и в пустой квартире. Питались жареными яйцами и чаем на дешевых заварках. Магда раньше была полновата, а сейчас как эта кровать, один, так сказать, каркас! А я всегда была такой.
Помню деньги у нас кончились, съемщик ничего не платил я ополчилась на него и получилась ссора на весь подъезд. Соседи думали, что он мой молодой человек и каждое утро, когда я закрывала за ним дверь, чтобы Саша отправлялся на работу, соседка, тоже выходившая на работу, с осуждением поглядывала на нас.
— Расскажи по подробнее о съемщике.
— Его звали Саша, он был украинец. Жена, говорил, что ее зовут Ольга, выгнала его из дома за пьянство и безработицу. Саше было около тридцати лет, не больше. Приехав в Польшу, заранее зная язык, он устроился в каком-то офисе компьютерщиком и получал копейки. Поэтому вскоре мы с ним решили, что доходы у нас будут общие, я на то время работала кассиром в супермаркете. А Магда сидела дома и в школу не ходила, найдут, разделят нас. Так мы думали. И как сглазили! Мы пошли в магазин все, троем, изображая молодую семью, как полицейские, не побоюсь сказать, схватили нас. Магду сразу определили в детдом, как я поняла, а нас с Сашей привели сюда. Он сказал всю правду, даже то, что он пил и его увезли в наркологический диспансер. На прощание он меня поцеловал и сказал, что больше не будет пить и вызволит меня отсюда. Я ему не поверила. На разных стадиях он говорил, что не будет больше пить, но все оставалось неизменным. Год, а я тут, сижу и рассказываю вам, как я сюда попала.
— Эм, вы знаете, я думаю, год и вы можете выйти отсюда.
Боже, целый год! Они, что не понимают, год- это целая жизнь, целые триста шестьдесят пять дней!
— Я понимаю. Я принесу вам ваши вещи, и хоть сейчас можете отправляться гулять!
— Доктор, вы можете не паясничать. Я хочу одного выйти из этой больницы или, хотя бы, увидеть мою сестру!
Она вышла из палаты и только открыла дверь, споткнулась на пороге увидев «Мыслителя». Не зная, как поступить Джорджия стояла, открыв рот. Во мне пробежала искорка счастья, но я потушила ее, вспомнив, что я на него зла.
— Я… Хочу… С ней… Поговорить,- с акцентом сказал наркоман. Он не разговаривал, потому, что был иностранцем! От этой мысли злоба прошла и я выпрыгнула из кровати и повисла на широких, но истощенных плечах моего «Мыслителя».
— Ладно, даю вам половину часа. Присмотри за ними,- сказала Джорджия большому обалдую, все время он контролировал каждое наше движение.
Доктор Ланье вышла, и он снял меня с себя, долго смотря в глаза.
— Скажи, как тебя зовут, это все, что я прошу!
— Джаред.
Больше мы не разговаривали. С каменным лицом Джаред смотрел на стену, а я крепко обнимала его, теперь не боясь, что он меня ударит! Я плакала. Вытирая слезы о его щеки, я целовала в губы, говоря на ухо, как он жесток ко мне!
В палату зашла доктор с картонной коробкой в руке. На лице у нее было написано, что ей не нравится то, что Майкл находится со мной, а не в своей койке.
— Время вышло!
Он лишь молча вышел. Мне дали вещи, и я пошла… гулять.
«Мои» вещи это значило рваные джинсы, выгоревшая сиреневая футболка, купленная на мою месячную зарплату, носки и мамины кеды, вышедшие из моды очень давно, сумка через плечо, в ней телефон, конечно, батарея села, кошелек с мелочью и ключи от бабушкиной квартиры, если она еще существует...
Время года, как я поняла весна. Оказывается, больница была в парке. Везде были деревья, в основном ели и сосны. На тропинках мельтешили «местные жители».
— Ну что ж, если можно, почему бы не использовать это,- сказала я своему Ангелу-Хранителю.
На лавочках сидели больные и доктора. Я проходила мимо девушки с синяками под глазами и с бледными, но пухлыми губами, такое чувство, что передо мной был живой мертвец! Напротив нее сидел доктор, мужчина лет сорока, на его лице было написано усталость и труд, который доставляла ему работа с этой больной. Я нечаянно подслушала их разговор.
— Доктор, я не могу, останьтесь со мной! Он убивает меня! Он придет и выкинет из окна!
— Хорошо, мы переселим вас на первый этаж...
— Тогда Он задушит меня!...
Все это время взгляд ее был устремлен куда-то в даль, а меду бровями образовались вертикальные морщинки, которые уже не разглаживались.
Больше всего меня бесила это обстановка, эти больные, эти доктора, все они какие-то одинаковые, инкубаторские! Как я хотела выйти отсюда, обнять маму и не отпускать, но этого уже никогда не будет!
Ноги подкосились и я даже не чувствовала физической боли, все тело стало ватным. Я ощущала только холод, исходящий со всех сторон, все было неживым, мертвым! Только горячие слезы текли из глаз, от чего падая на землю, казалось, что они прожигают в ней дыры, такие же большие и неизлечимые, как и в моем сердце. Мечтая выбраться отсюда, я даже не знала, как я поступлю потом, я ведь совсем одна, совершенно одна, стою лицом к проблемам, смерти и одиночеству
Поздно рвать волосы на голове, когда они уже никому не нужны. Я уже никому не нужна!
Слезы лились рекой, и ничто не могло остановить меня! Хочется биться головой об асфальт!
* * *
Я лежала у себя в палате, как всегда. Я лежала на спине, и подушка была мокрая. Кончиками пальцев, не поднимая головы, я пощупала подушку, на пальцах осталась, бордовая слизь. Сначала я не поняла, что это, но напрягши шею, я ощутила резкую боль во лбу, как-будто мне кувалдой дали. Резко поднявшись с кровати, тем самым вызвала более сильный приток крови и ресницы потяжелели под весом каплей. Похоже, мне все-таки удалось побиться лбом о землю и удачно! Разбила весь лоб. Как и планировала!
— Почему же вам, Ядвига, не живется спокойно? ЧТО вы опять хотели доказать этим?!!
На стуле у моей кровати сидела доктор Ланье собственной персоны. Она не в глаза мне смотрела, а на мой лоб. Во взгляде прослеживалась ирония и какая-то материнская теплота, или мне показалось?
— Наверное, потому-что нечего терять. Я бы и с крыши прыгнула, только проведите меня.
— Я вижу, ты только сейчас почувствовала боль потери. Что ж, это неприятно, понима...
— Да ничего вы не понимаете! Я как маленький лис, потеряла маму, самого близкого на свете человека, да еще и загнана в волчье логово! Я ни к чему не пригодна, кроме самоубийства! Любить… но такого же никчемного человека, еще более вбитого в землю этой жизнью, чем я.
— Это вы про наркомана? Он не любит тебя. Лишь пользуется. Разве ты этого не понимаешь? Ты для него просто как проводник, предлог!
Я была просто не в состоянии думать об этом. Все силы и эмоции иссякли. Двери в мое слабое и чувствительное «Я» опять закрылись, даже для меня самой. Я снова стала непробиваемой и стойкой как оловянный солдатик. Ни одной слезы из меня не выдавишь.
Глядя на противоположную стену, я представляла картинку за картинкой, как проектор. Все ревут взахлеб, а я стою, Мое сознанье умирает, а я терплю.
— Со временем приобретается некий иммунитет к какому-либо вредителю. Для меня вредитель делает атаки в виде психологических нагрузок. Я к ним… охолодела, можно так сказать. — Хорошо, я поняла. Просто хотела попросить вас о… просьбе. Это никак не нарушит твою броню, ни с лица, ни с тылу.
— Сократите, доктор.
— Я прошу вас об одном.
— И...
— Вы не могли бы переехать на второй этаж, в другую палату.
Так, понятно, я все помню. Ту девушку, которая боится выдуманного убийцу. И меня приплели!
— Да, могла бы.
* * *
Чтобы подняться на второй этаж и пройтись по коридору мне приставили двух здоровяков и медсестру со шприцем. Признаюсь, меня это даже забавляло. Такие серьезные морды, а медсестра, по-видимому, была новичком в этом деле и шла в полном напряжение, а когда я чихнула, она выбрызнула от страха половину жидкости из шприца. Холод и мрачность этого места покрывала комичность этих ребят и мне не было так мрачно.
Как я и подозревала, меня пересилили в палату той девушки с галлюцинациями. Когда я вошла в комнату в первую очередь обратила внимание на стены, они все были исписаны знаками и надписями типа: «Ты скоро умрешь!» и «Спокойной ночи, Маргарита!» надписи были на английском языке. И как все студенты двадцать первого века английский для меня не был преградой. Сервис в клинике оставлял желать лучшего, и старое постельное белье до сих пор было заправлено на койке с подрубленными ножками. Простынь с двух сторон была порвана на том месте, где по идее находились руки девушки, будь они пущены вдоль туловища. На наволочке следы крови перемешанной со слюнями. Создавалось ощущение, что, как я поняла, Маргарита была подвергнута приступам эпилепсии.
Медсестра и остолопы в солнечных очках стояли в дверях и им, по-моему, доставляло удовольствие смотреть, как я пялюсь койку бывшей жительницы этой палаты.
Меня все больше обуревал страх. Я прижалась к стенке. Как я раньше этого не замечала? Вся комната была пропитана этим запахом, запахом крови. Я начала чувствовать, как стенка за мной вибрировала. Дрожь в руках, в ногах и груди началась сразу, но шок, постигший меня, больше проецировал внимание на том, как прачка спокойно убирала грязное постельное белье. Когда ее руки добрались до подушки, она сперва засунула руку под наволочку и вытащила ком черных, цвета воронова крыла волос. Я не заметила, как подавленный крик вырвался из легких вместе с тошнотворными позывами. Ноги уже не держали и меня все больше заглатывали приступы истерики. Слезы текли ручьем, всхлипы и сдавленные крики набирали оборот.
Прачка обернулась на меня, и с лицом полной отрешенности от этого мира сказала:
— Пусть она заткнется!
И на этот раз я не сопротивлялась...
* * *
Постель была убрана и я лежала на ней. Стены оттерли, но следы пребывания сумасшедшей остались. Кровать с обрезанными ножками, а на двери следы ногтей и крови. Тумба с кодом подле кровати была открыта. Протянув руку на полку, я, не глядя, порылась в ней. Пальцы нащупали листок. Вытащив его из тумбы, я увидела лист с каким-то письмом, замызганный, и создавалось такое ощущение, что тот, кто читал это письмо, плакал, чернила в некоторых местах были с разводами. Текст был на английском, но я все же попыталась прочитать.
«Маргарита, ты знаешь, что я приду к тебе еще. И ты не сможешь мне сопротивляться! Я стану сильнее, и я сделаю все для своей любимой, я больше никогда не увижу тебя в ее палате ночью. Ты ведьма! Я еще приду!»
Специфический текст, ничего не скажешь! Пугало одно, этот маньячина обещал вернуться. Так что нужно вооружиться!
Я опять была спокойней удава. И с юмором относилась к этому посланию, грубо говоря, с наилучшими пожеланиями. Да этот маньяк еще и влюблен!
Пойду-ка, погуляю, подумала я. Вызвала доктора, мне принесли одежду и отвели на улицу.
Было раннее утро, людей, конечно побольше, но не было ощущения одиночества. Утренняя влажность и особая тишина, которую нарушал звук моих шагов по сырому гравию и шепот разговаривающего с самим собой старика.
Какую же пустоту и легкость я ощутила! Первый раз я почувствовала себя прекрасно. В голову не лезли никакие мысли, ничто не сковывало моих движений, а рана в груди больше не тянула вниз и не нарывала.
От этого захотелось запрокинуть голову вверх и раскинуть руки в стороны. Невероятное ощущение! Внутри закипает радость и хочется смеяться, чтобы ощущение полноты чаши изнутри не взорвало мое заячье сердечко.
И только я совершила этот ритуал и открыла глаза, чтобы воззреть голубое небо, как передо мной оказалось лицо еще синее и прозрачней этого самого неба. Конечно, это был Джаред. Он смотрел на меня из окна своей палаты через металлическую решетку, поставленную на это окно не просто так.
Когда он увидел меня, то напрягся еще больше, а брови поползли вниз, акцентируя внимание на том, как глупо я сейчас выглядела. Поглядев на меня еще несколько секунд, Джаред отошел от окна. Ему не нравились безумные и странные поступки, «Мыслитель» оставался серьезным старым дедом. Когда я приходила в себя, мне всегда хотелось взбодрить, рассмешить его.
Всегда, когда я долго смотрела на него сквозь решетку или много думала о нем, у меня бесконтрольно начинали течь слезы, всегда. Мне хотелось затронуть Джареда хоть одним пальцем, ощупать его черты лица, убедиться, что он со мной в моей жизни, что он реальность, а не сон, потому-что иногда мне казалось, что он просто призрак.
Увидев его профиль в окне, я побежала туда. Не хотелось публично наблюдать за ним, я пряталась и украдкой поглядывала за каждым движением Джареда. Бывало, он приходил в неистовую ярость и колотил себя кулаком, тогда к нему приходили доктора привязывали к кровати и вставляли в рот кляп. «Мыслитель» еще минут пятнадцать ворочался и мычал сквозь кляп, но вскоре успокаивался. А однажды я видела, как к нему приходила сестра, и он стащил из ее кармана пачку шприцов, пока та проверяла его зрачки.
